Что я могу знать?

Проблема, которую ставит Кант, заключается в том, что всеоб­щность и необходимость априорных синтетических суждений, ко­торые представляют итоговые формулировки любого естествен­нонаучного исследования, не может основываться наэмпирическом опыте, поскольку всегда выводит нас далеко за его пределы. Это означает, что необходимые и всеобщие синтетические сужде­ния не имеют права на существование. И все-таки они существу­ют.

Кант полагает, что этот парадокс не является достаточным основанием ни для восторженного к ним отношения, ни для их радикального отрицания; предметом его “Критики” становится детальный анализ процесса формирования таких суждений. Если прежде эмпирический опыт понимался как простой одномомент­ный акт, то Кант ставит вопрос о его структуре, предлагая иссле­довать устройство того познавательного механизма, который, на­ходясь внутри “черного ящика” нашего сознания, обрабатывает чувственный материал, превращая его в связанную систему суж­дений.

В процессе познания участвуют два “партнера”: чувственный опыт и рассуждающее мышление. Если необходимость и всеобщ­ность наших суждений не выводятся непосредственно из опыта, но, тем не менее, с очевидностью в них присутствуют, значит, они вносятся рассудком, ибо им просто больше неоткуда взяться. Кант полагает, что сама деятельность рассуждающего мышления состо­ит в синтезе, в группировке пестрого хаоса чувственных впечатле­ний, согласно наперед заданным универсальным структурам, ко­торые он называет категориями. Согласно Канту, категории пред­ставляют собой изначально присущие человеческому сознанию всеобщие схемы организации опыта.

Если говорить на языке аналогий, действие этих схем можно представить следующим образом. Возьмем книгу, содержащую ценную информация, которую можно без особого труда извлечь, прочитав книгу. Но если мы возьмем тысячу книг и свалим их в углу беспорядочной кучей, ценность информации обращается в нуль, ибо из неупорядоченной массы книг ее просто невозможно извлечь.

Для того чтобы быстро находить нужную именно в дан­ный момент информацию, необходимо, чтобы вся она была ка­ким-то образом систематизирована. Причем, начинать такую систематизацию в момент, когда информация понадобилась, уже по­здно, поэтому она должна быть приведена в систему еще до того, как мы к ней обратимся. В библиотеках для этого существует уни­версальная система классификации (УДК), которая имеется в каждой библиотеке еще до начала ее работы.

Система категорий в чем-то подобна такой универсальной биб­лиотечной классификации. С самого рождения любой человек об­ладает имеющейся в его сознании универсальной категориальной схемой организации эмпирического опыта (пока еще только буду­щего). Эта схема не возникает благодаря опыту, как полагали про­светители, а предшествует ему, выступая необходимым условием самой его возможности. Упорядочивание опыта начинается не после его завершения, а сразу, непосредственно в момент его осу­ществления. При этом, несмотря на то, что опыт разных людей может быть различным по содержанию, они все же не перестают понимать друг друга, поскольку формы организации этого опыта остаются всеобщими.

Кантовские категории действуют в “зазоре” между спонтанным потоком чувственных впечатлений и универсально-всеобщими конструкциями априорных синтетических суждений. Единство и всеобщность таких суждений обеспечиваются исключительно бла­годаря категориям как универсальным принципам систематизиру­ющей деятельности рассудка. Стало быть, и единство объектов, вы­ступающих предметами таких суждений, и всеобщность выражен­ных в них закономерностей, существуют не в природе, а только в представлении мыслящего субъекта. Категориальный синтез, осу­ществляемый человеческим рассудком, буквально создает систему опыта, или, что то же самое, систему природы.

В философии Канта категории играют совершенно иную роль, чем у его предшественников. Философы, начиная с Аристотеля, полагали, что категории выполняют, прежде всего, аналитическую функцию. Они расчленяют, дробят “монолитное тело” бытия, в результате чего оно, явленное нам в виде отдельных вещей, стано­вится доступным нашему познанию. Ход рассуждения Канта диа­метрально противоположен. Основной функцией категорий он считает как раз не аналитическую , а синтетическую.

В процессе познания благодаря категориям рассудок осуществляет синтез разрозненных чувственных впечатлений в устойчивые целостные комплексы, которые и становятся предметами наших суждений. Именно из этих “сконструированных” нашим сознанием по законам категориального синтеза предметов и складывается объект­ный мир, который, в отличие от нерасчлененного (а стало быть, и непознаваемого) мира “вещей в себе”, становится действительным предметом нашего познания.

Кантовская “вещь в себе” – внешняя реальность, существую­щая до познания и независимая от него, не проявляет себя в каких бы то ни было определенных формах. Она лишь возбуждает наши познавательные способности, сообщает им импульс к действию. Но результат этого действия – образ внешнего мира, состоящего из множества самостоятельных, отделенных друг от друга пред­метов, связанных между собой устойчивыми, законосообразными отношениями – определяется, прежде всего, организационными формами наших познавательных способностей.

Иллюстрацией здесь может послужить известный психологический тест Рорша­ ха: человеку предъявляют ряд бесформенных пятен-клякс, в кото­рых он может увидеть облако, бабочку, дерево и другие предме­ты. Не что иное, как его собственное сознание “оформляет” изна­чально неопределенные фигуры и синтезирует вполне определен­ные образы конкретных вещей.

Природа мира воспроизво­дится в сознании человека в соответствии с его собственной природой, и тут уж, считает Кант, ничего не поделаешь. Мы смотрим на мир сквозь “категориальные очки” и никогда, сколько бы мы ни старались, не сможем избавиться от них. Даже самый элементар­ный образ “вот этого камня” является результатом осуществляе­мого рассудком категориального синтеза. При этом категории как априорные основоположения рассудка ни в коей мере не относят­ся к бытию “в себе”, а представляют лишь формы деятельности самого мышления. Поэтому, говорит Кант, никакая наука об объективном (ноуменальном) бытии вообще невозможна.

Нашему познанию доступен лишь мир феноменов, или явлений, конструируемых сознанием в актах категориального синтеза чув­ственных впечатлений, а само познающее сознание рассматривает­ся как некая “машина”, которая, обрабатывая чувственный матери­ал, придает ему форму представлений и суждений. Если же мы за­пустим эту машину, не загрузив ее исходным сырьем – чувственны­ми впечатлениями – она начнет перемалывать пустоту, выдавая результат в “привычной” для себя форме. Так мы получаем то, что Кант называет идеями чистого разума, которых насчитывается три: душа, Вселенная и Бог.

Не будучи никоим образом связанными с чувственным опытом, эти идеи являются чисто воображаемыми; их роль состоит исключительно в удовлетворении потребности наше­го мышления в создании завершенных конструкций. Так, в идее души мы стремимся полностью охватить всю сферу внутреннего опыта; в идее Вселенной – всю сферу внешнего опыта; в идее Бога мы стремимся найти основание всякого опыта вообще.

Именно благодаря их предельной общности эти идеи (а точнее их референты) традиционно рассматривались как наиболее важ­ные предметы познания. Философы от Платона до Лейбница на­деялись постичь природу души, Вселенной и Бога, полагая, что все это реальные объекты, между тем как они не более чем идеи разума, обозначающие идеальный предел – горизонт возможнос­тей теоретического познания.

Поскольку ни душа, ни Вселенная, ни Бог никак не представлены в нашем чувственном опыте, они не могут быть предметами научного исследования. Следовательно, вся прежняя метафизика, стремившаяся к их рациональному познанию, оказывается несостоятельной, поскольку, как показывает Кант, все свои исследования она разворачивала за пределами компетенции разума, пытаясь использовать его для разрешения воп­росов, к работе с которыми он просто не приспособлен.

При этом Кант отнюдь не отрицает ни бытия Бога, ни бессмер­тия души. Он показывает лишь невозможность разумного позна­ния и рационального доказательства их бытия. Кантовская критика утверждала, что человек ожидает слишком многого от разума, меж­ду тем как его способности отнюдь не беспредельны. Его удел – по­знание явлений, синтез множества частных впечатлений в соответ­ствии с наперед заданным принципом.

Познание того, что никак не может быть дано нам в непосредственно чувственной форме, оказы­вается недоступным чистому, или, как говорит Кант, спекулятивно­му разуму, а к этой сфере относятся, прежде всего, цели и ценности, составляющие основу мотивации наших поступков. Таким образом, Кант подводит нас к пессимистическому выводу о том, что система “разумной морали”, к созданию которой так стремились просвети­тели, является чистой утопией. И мы обнаруживаем себя стоящими перед вторым вопросом кантовской критики.